Все записи автора iereys

Невозможность


Представьте себе, что к вам приходит некто и говорит примерно следующее:
— Вы не имеете права заявлять, что ваша мать это действительно ваша мать, а отец – действительно ваш отец!
— Это почему же? – удивляетесь вы.
— А потому что институт отцовства и институт материнства себя давно скомпрометировал и исчерпал. Ваш отец все время пропадал на работе и, фактически, не занимался вами, тогда как ваш мать не могла кормить вас грудным молоком, кормила смесями, а с трех лет – отдала а детский сад.
— Но позвольте, мало ли что было, я все равно люблю их как своих родителей!
— Нет! Это неполиткорректно! Ваша любовь к тем, кого вы называете отцом и матерью, недемократична, она вынуждает вас мыслить тоталитарно, ведь все люди братья, а если так, то любой другой человек имеет право ваших родителей в такой же степени считать и своими. И вы не имеет права против этого возражать, потому что иначе вы — фундаменталист, ретроград и вообще враг свободной мысли!

Ну, естественно, случись такая фантастика (или уже не вполне фантастика?), вы пошлете таких гостей куда подальше, если, конечно, сможете… К чему это я? А к тому, что, когда сталкиваешься с заявлениями, типа «ваша РПЦ это не церковь» и "вообще не смейте говорить, что Церковь может соответствовать какой-либо земной организации", то, естественно, нормального диалога не получится, потому как, если ты доподлинно знаешь всем опытом своей жизни, что твой отец это, действительно, твой отец, а твоя мать, вне всякого сомнения, является твоей матерью, то всякий пытающийся поставить сей непреложный факт под сомнение, вряд ли сможет явиться твоим другом или братом.
 

Не в последнюю очередь


Однажды в одном внутриалтарном разговоре коснулись темы о театре. Один батюшка (из офицеров, бывший полковник) высказал довольно известную сентенцию, что артисты в принципе не спасаются, потому как лицедейство Богу не угодно, а святые отцы вообще отрицательно относились к театру как таковому. Помню, я высказался в том смысле, что в античной древности театр, часто, был мистерией, где присутствовал и явный разврат и явное идолопоклонство, почему и крайнее отрицательное отношение древних святых отцов к театру вполне понятно и обосновано. Кстати, проблема лицедейства актуальна для любого времени, потому как, если человек проживает свои роли более ярко, насыщенно, живо, чем свою собственную жизнь, то это, действительно, уже проблема своего рода самоидентификации – в том числе и перед Богом. Сие я в том разговоре тоже высказал. А так же сказал, что лично знаю (в том числе и по исповедям) людей из театрального и киношного мира, которые, будучи актерами, очень серьезно относятся к вере и покаянию… И вот, не далее как сегодня, с теми же священником (из полковников) возник незамысловатый обмен репликами, где мне было брошено обвинение, что, мол я считаю и говорю, будто и в театре можно спастись. Сей упрек заставил меня задуматься (не в первый, впрочем, раз) о том, как силен в человеке дух интерпретации и передергивания, ведь никогда ничего подобного я не говорил. И вообще, если ставить вопрос об институциях, то единственно спасительная институция в этом мире – Церковь Христова. Любая другая институция – театр, государственная дума, кружок аэробики, разбойничья шайка и т.д. сами по себе спасительными не являются. Спасительна принадлежность именно к Церкви как таковой. Кстати, разбойник благоразумный, который первым вошел в рай, по своей формальной принадлежности до своего покаяния явно принадлежал к противозаконной и безнравственной институции, но тем не менее сподобился Царства Небесного. Так и в реальности: не все мнящие себя первыми в Церкви (и превозносящимися над другими) со всей очевидностью первыми в перспективе вечности и окажутся. Хотя, соглашусь, что многие профессии доставляют их носителям дополнительные сложности для спасения. Однако, не зря же сказано, что Царство Небесное силою берется: на любом житейском поприще (правда из бандитов, наркоторговцев и сутенеров все же лучше уходить, не дожидаясь, пока грянет гром) это усилие надо прилагать. А находящимся, кстати, в алтаре тоже не в последнюю очередь. 

Уже неоднократно замечаю, что многие современные христиане почти не озабочены необходимостью доброделания. Могут быть озабочены чем угодно – как молиться, как поститься, куда себя девать – но только не тем, что «жатвы много, а делателей мало». Приходилось также на исповедях или в беседах, когда собеседник вопрошал, как быть, куда податься? – говорить, мол, пойди в больницу ухаживать за больными или в детдом навещать сирот — и будет тебе благодать… но в большинстве случаев никакого энтузиазма такого рода советы не вызывали. А ведь святые отцы потому и мало говорят о доброделании, а больше о молитве, посте и борьбе со страстями, что для них «накормить, напоить, одеть, посетить и т.д.» было само собой евангельски разумеющимся для христианина. Ну, как воздух и вода: чем же еще христианину жить, чем дышать, как не стремлением помочь, посетить, чем-то ради ближнего пожертвовать? Но если у нас нет такого стремления, значит, мы живем в духовно разряженном пространстве.

ГОДОВЩИНЫ

Двадцатая годовщина Александра Меня,
"Кто это Вас?" — "Никто, я сам",
Господи, и здесь тоже какая-то тайна
нашего христианства,
а, может, точнее, нашего недохристианства,
ведь сколько нас не учи, не корми истиной,
а мы все куда, в какой лес смотрим?
И меряем-то по-прежнему годовщинами,
исчисляя утекла ли уже эпоха
или еще не вполне?
И близок ли срок, когда уйдет
последний ветеран последней Великой войны,
после чего, где же взять новую великую?
Хотя все мы как на войне (должны быть),
но не хотим этого понять,
и что скажем тогда,
когда и нас жизнь все-таки настигнет,
ведь даже слова "я сам"
или, как там в молитве перед Чашей?
"От них же первый есмь аз",
если их произнести всерьез,
есть слова великого мужества.

Сердце фараона


"Господь ожесточил сердце фараона",
а ведь у каждого свой фараон страстей,
с которым как не веди беседу,
ожесточение все равно берет власть,
наверное, до тех пор, пока не коснется беда первенцев,
то есть — кого-то или чего-то наиболее важного в этой жизни,
к чему действительно привязалось,
пусть и ожесточенное, но — сердце,

Читать далее

Читая Пушкина…

«Мы добрых граждан позабавим

И у позорного столпа

Кишкой последнего попа

Последнего царя удавим».

Конечно, благочестивый читатель скажет, что это еще достаточно ранний Пушкин, который в отличие от позднего (времен «Отцов пустынников…») еще очень и очень вольнодумен, — и будет(читатель) в значительной степени прав, потому как известно, что конец – делу венец. Однако, если воспринимать творчество того или иного гения в целом, то, опять же как говорится, из песни слов не выкинешь. Сверх того, бывают (или были) эпохи, когда погоду делают не старперы, а вполне себе молодые люди. Тот же Лермонтов, как известно, до тридцати не дожил. Нашу Великую отечественную (1941 – 1945) вообще одолели и костьми легли в основном двадцатилетние. Так что двадцатипятилетний Пушкин это вполне зрелый человек.
Вот и впечатляет, как уже зрелый и гениальный классик может быть полностью захвачен революционной стихией, ведь не в шутку же эти и другие (подобные) вирши были им написаны. В общем, удивительно не то, что произошла революция, а то, что она на произошла лет на сто раньше. Простой народ, как видно, еще эту сотню лет сопротивлялся революционной пропаганде, но перед таким выдающимися гениям, как тот же Пушкин или Лев Толстой, разве устоишь? Последний, кстати, дает пример вполне революционного мышления уже и в преклонные лета. И ведь тоже был далек не дурак. Вообще же революционность это страсть. Замешанная на гордости.
А гордости (позволю себе перефраз) все возрасты покорны.

 

Жезл Ааронов


Велик был египетский магизм:
жрецы своими чарами легко повторили чудо —
каждый также превратил свой жезл в змия,
но вот на тот момент итог совместных чудес:
"жезл Ааронов поглотил их жезлы".
Не так ли и современный человек:
все тщится найти себе в магизме помощь и утешение,
обращая жезл и основание своей жизни,
вместо опоры, в скользкого подвижного змия,
приходя от этого еще в большую растерянность.
 

Читать далее

Удивительное дело: случайно наткнулся на еще одно исполнение "Привередливых коней" Высоцкого еще в одном почти "конгениальном" исполнении — на этот раз  француза, о котором раньше ничего не знал, но, вот, судите сами:

Сие навело меня на уже и ранее вполне осознанное: явление Высоцкого по определенной "всемирной отзывчивости" сродни явлению Пушкина в русской культуре. Только Пушкин эту самую "отзывчивость" в русской светской культуре (в ХIX в.) открывает, тогда как Высоцкий (в ХХ в.) не исключено, что закрывает.