«Соль обуевает…» (заметки церковного пессимиста, часть 2)

 Давно уже кем-то замечено, что большинство святых отцов в своих аскетических писаниях сравнительно мало говорят о необходимости доброделания (о том, что нужно помогать нищим и бедствующим, ухаживать за болящими, посещать заключенных и т.д. и т.п.), а больше говорят о  молитве и посте, о борьбе со страстями. И так это не потому, что доброделание святые считали чем-то второстепенным, а потому что это было для них и для многих из современных им христиан само собой разумеющимся — как воздух и вода, как земля под ногами.

 

Мы же живем в такую эпоху, когда для современных христиан, то есть — для нас самих — это далеко не очевидно,  а значит, мы не имеем в достатке самого главного для духовной жизни — духовных воздуха и воды, а то и земли под ногами, — потому что не имеем во главе угла идею служения, идею жертвенной любви. Современный церковный человек может быть озабочен чем угодно (как поститься, к примеру, без растительного масла или сколько акафистов читать), но только не отсутствием жертвенности и любви в своей жизни. Это, впрочем, не удивительно, поскольку дух времени таков и главенствующая в мире и обществе идеология гедонизма  воздействует и на нашу церковную жизнь.  И не только не может быть серьезной духовной жизни без установки на жертвенное служение, но и само общество может оказаться не жизнеспособно, если сотнями тысяч плодит детей-сирот при живых родителях или же не меньшим числом убивает своих же детей в утробах. И что-то не очень видно вокруг множества каких-либо серьезных форм сопротивления этим разрушительным процессам.

 

Да и внутри самой Церкви, думается мне, социальное служение (детям-сиротам, инвалидам, обездоленным и т.д.) нельзя сказать, чтобы приняло массовый характер. Отдельные случаи, конечно, есть и я их тоже знаю. Так, к примеру, одни наши прихожане, уже имея несколько детей, в ситуации, когда у них родилась дочка с синдромом Дауна, вместо того чтобы отчаяться, всерьез изучили эту проблему (а большинство детей-Даунов, если от них отказываются родители, обречены умереть еще в младенчестве от элементарного истощения, поскольку в силу специфики самого синдрома нуждаются в особенно тщательном уходе, который трудно обеспечить на казенный счет)   взяли (эти наши прихожане) из детдома еще одну девочку с тем же синдромом, которая была обречена просто умереть без любви, ухода и ласки. Даже если послушать рассказы этих приемных родителей (о том, что эта двухлетняя девочка весила меньше, чем их родной полугодовалый ребенок, о том как она вообще не умела улыбаться в начале и о том как все-таки отогрелась в семье и расцвела) — то от одних этих рассказов начинает сжиматься сердце…

 

Но много ли мы знаем вокруг таких примеров? Скорее они единичны. Не видно, чтобы современные христиане в массовом порядке искали кого бы усыновить или удочерить, кого бы накормить, посетить, напоить, одеть…  Возникает законное сомнение, а способны ли мы, современные христиане, вообще на какие-либо труды и элементарные подвиги любви и взаимопомощи? Быть озабоченным качеством собственной постной дисциплины или количеством вычитанных канонов — это пожалуйста, — ну, еще в качестве «экстрима» — закопаться под землю в ожидании конца света ( тоже есть такие примеры).

 

И ведь, что еще характерно: тот всплеск веры начала девяностых годов прошлого века, который привлек в Церковь свежие силы, уже дал некоторые плоды и, вероятно, начинает иссякать. Но вот что приходить на смену? Разве ощутим в Церкви приток молодежи? Даже если судить по нашему приходу и общине, структура которой сформировалась именно тогда — уже более полтора десятилетия назад — заметно явное «приходское» старение. Это происходит на уровне всех основных приходских структур — в том числе и тех, которые занимаются прямой социальной и благотворительной деятельностью. И что получается: мы, как Русская Церковь, обречены на элементарное старение? На постепенное превращение в этнографическое религиозное гетто или православный музей? Так и будет, если действительно соль нашей веры потеряет силу. И не важно, в чем главная причина: или в общем угасании сил и энергии всего народа, или в том, что мы не захотели или же не смогли на общецерковном уровне сформулировать и озвучить некий миссионерский проект, который мог бы заинтересовать и привлечь в Церковь молодые и свежие силы, — важно, в принципе, то, что без главенства евангельских заповедей (о той же деятельной любви, опять же) любые проекты останутся только на бумаге, а любые красивые слова — только словами.

«Если  же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?» (Мф. 5, 13)

 

*     *     *

 

Предзимие

 

 

Сердце в предзимье  не хочет помнить

эти стены местом любви

и ближних по правде ближними

 

как не хочет знать о детях,

брошенных уже в этом холодном  веке,

или об очереди в абортарий в соседнем  роддоме

 

(это белое здание из бетона и стеклопакетов,

ведь смерть ныне любит красивую упаковку),

 

как и сердце в больничных палатах —

зима жизни,

где  царит угасание,

среди загнивающей плоти —

 

не хочет увидеть ближнего —

 

или вот  в тельняшке  и без ног,

в тележке из вагона в вагон

его толкает девочка с такими пустыми глазами

 

(здесь же элементарный глагольный ряд:

загнуться от передозировки, сдохнуть от СПИДа,

захлебнуться блевотиной)

 

и сердце молчит

 

(или —   информационный:  землетрясение в Китае,

Евровидение,

труп младенца  в мусорном баке) —

 

«Знаешь, любимый фильм Ларса фон Триера — «Зеркало»

 

(или — просто видео-ряд: ток-шоу, «Хроники Нарнии», 

Гусс  Хиддинк).

 

Снега еще нет, но  нет уже  и дождя

 

(это как чин отпевания младенцев,

когда невозможно  думать),

 

Уже  нет осени, но  нет и зимы…

 

«Почему же у них так горело сердце?»

 

В Евангелии   не говорится о снеге,

но Голгофа и есть зима и лед Всей жизни,

 

Он и  умер за всех…

 

 

Церковные СМИ и современный мир

Повторяю свою старую статью, которая явно не утратила актуальности… 

«Духовной жаждою томим» или о нашем провинциализме

 (Церковные СМИ и современный мир)

                                                 «Горе мне, если  не благовествую!»

                                                   (1Кор. 9:16).

                                                      

      

Не секрет, что христианскому мировидению свойственна эсхатологичность, то есть

предвидение и понимание конечности развития  и ограниченности во времени земной цивилизации. Как сказано святыми отцами, Церковь не от мира сего, но – в мире сем. Мир же сей в своем развитии неизбежно конечен, поскольку в том качестве, в котором существует, берет свое начало с грехопадения прародителей. Как мы знаем, духовный смысл конца земной истории описан в «Откровении» св. апостола Иоанна Богослова. Те или иные происходящие в мире глобальные процессы могут и не являться в собственном  смысле апокалипсическими, но могут стать таковыми при условии стремительной нравственной деградации человечества или, по крайней мере, играют определенную роль в технической подготовке к действительно катастрофическому финалу земной истории. Современные новейшие коммуникационные средства начинают иметь здесь решающее значение, тогда как внешняя миссионерская составляющая деятельности Церкви Христовой не может не учитывать тех перемен, которые происходят в окружающем мире. О чем и стоит поговорить более подробно.


    
Для нас должно быть очевидным, что  эти перемены могут быть весьма и весьма стремительны. Однако мало того, что мы живем во время глобальных перемен, но мы живем еще и во время формирования новой информационной реальности. Этот переход к электронным носителям информации, «интерактивности и всеобщей мобильности» сопоставим с переходом от рукописного текста к книгопечатанью. Более полутора десятка лет назад знаменитый западный социолог и футуролог Элвин Тоффлер в своей нашумевшей трилогии, в заключительной ее части «Метаморфозы власти» писал, что мир стоит на пороге перехода в новое качество постиндустриального общества, где новейшие средства «мобильности», «повсеместности» и «обратимости» приведут к никогда ранее не имеющему места быть качеству жизнедеятельности человека. Характерно же то, что Тоффлер, будучи певцом, глашатаем этих глобальных перемен усматривал в этом переходе и самые серьезные опасности для человечества в целом.  По мысли Тоффлера грядущие постиндустриальные приобретения и изменения могут подвигнуть глобальные властные структуры для использования новых форм манипуляции сознанием и, фактически, для ограничения почитаемых самим автором прав и свобод человека. Что, как мы видим, на примере нынешней мировой действительности, и происходит. Современные электронно-технические средства, к которым так привязан человек, уже позволяют осуществлять над человеком же самый масштабный контроль во времени и пространстве.


    
Однако, если бы схема, рисуемая Элвином Тоффлером, действительно, была бы так однозначна и проста. Вот новейшие средства коммуникации, повсеместности и мобильности, вот  власть, которая всегда под подозрением из-за своего родового стремления ограничить права и свободы рядовых граждан, а вот и сами граждане, которые всегда, априори, лучше, чем власть, потому что сторона страдательная и выступают объектом, которым власть склонна манипулировать. Стало быть, надо изыскать такие пути и образ действий, чтобы новейшие коммуникационные средства применять и использовать на всеобщую пользу, избегая возможных искажений и крайностей, дабы и волки в постиндустриальном обществе были бы сыты и овцы целы. Заметим здесь, что данная задача вряд ли вполне осуществима для пораженного грехом человечества и футурологический оптимизм Тоффлера вряд ли уместен. Современные коммуникационные средства  используются и будут использоваться не только на всеобщую пользу.      Беда в том, что не только власть как таковая стремиться использовать новейшие достижения прогресса для закрепления своих властных же полномочий, но и человечество вообще со свойственной ему греховной инерцией склонно пользоваться новейшими техническими средствами не для нравственной мобилизации, но для еще большей нравственной расслабленности. В качестве примера можно привести весьма мудрое замечание другого западного социолога и яркого публициста католика Патрика Бьюкинена, который в своей книге «Смерть запада» в частности говорит, что западного человека нравственно развратили те социальные блага, которые индустриальное общество стало предоставлять своим гражданам в социальной сфере. Так, высокие пенсии привели к тому, что утратился естественный стимул (обеспечение собственной старости) в рождении детей, и западный человек перестал осуществлять естественное воспроизводство население за ненадобностью. Казалось бы, такое благо как пенсия может привести к отрицательным социальным следствиям, но это действительно так именно из-за общей человеческой греховности.  Если есть возможность не трудиться, человек и не будет трудиться, если есть возможность детей не рожать, старость и так обеспечена государством, то человек и не будет рожать, поскольку дело воспитания детей труд  сам по себе весьма серьезный. Так и применительно к любым другим новейшим средствам прогресса, всякое из них может иметь свою изнанку, если не будет использоваться с определенной нравственной ответственностью.


    
Тот же, кто имеет  более широкий доступ к современным средствам коммуникации, легко использует их для извлечения материальной прибыли, а полученные таким образом материальные средства конвертирует, что называется, во власть, а свое то или иное присутствие во властных институтах, в свою очередь, будет использоваться для закрепления общей ситуации, как во власти, так и в коммуникационных средствах, которые, опять же, крайне необходимы и как средства извлечения прибыли и как средства удержания власти не только над отдельным обществом или народом, но и по отношению к общемировым процессам в тои числе
. Круг таким образом замыкается.

 
   
Здесь также будет уместно привести мнение еще одного авторитетного социолога и публициста академика Александра Панарина, который в опубликованной несколько лет назад статье «Народ без элиты» говорит о том, что современные технологии в глобальном плане кардинально изменили характер современных развитых обществ. Былой, описанный еще Максом Вебером классический капитализм, который довольствовался 10-15 % прибыли, фактически ушел в прошлое, уступив новому  по сути хищническому капитализму, который используя новейшие коммуникационные технологии склонен делать деньги из ничего и посягает уже на сотни процентов прибыли.  При чем, процесс этот имеет общемировой характер и Россия активно включена в него наряду с другими странами. Естественно, что подобные изменения размывают традиционные нравственные критерии и, в первую очередь, ограбленными оказываются простые люди, в то время как финансовые и правящие элиты выступают в роли грабителей и манипуляторов сознанием. Академик Панарин обращает внимание на то, что это происходит из-за утраты элитой традиционной ответственности перед отечеством и обществом, с которыми в прошлом элита была тесно связанна. Начиная со всадников в Древнем Риме и до дворянства в России всякой аристократии было, что терять и что защищать. Современная элита, констатирует Панарин, не имеет отечества, поскольку счета в банках, недвижимость, образование детей перенесены в другие страны, а собственное отечество рассматривается как «эта страна», т.е. территория, где и за счет которой делаются деньги. И происходит это именно благодаря развитию современных электронно-технических технологий и их общемирового применения — и особенно активного применения прежде всего теми, кто к этим технологиям имеет доступ или, по крайней мере, возможность и волю использовать эти средства в  своих целях.


    
Перед лицом такого рода глобальных современных вызовов оказывается не только все человечество, но и Церковь Христова. Нелепо думать, что мы вновь как будто живем в традиционном обществе, однозначно исповедующим христианские ценности, нелепо грезит о формах устроения жизнедеятельности Церкви и общества в формах византийского или нашего былого синодального периода – все это давно в прошлом. Будет утопией и духовной нетрезвостью делать вид, что все это нас не касается и мы, члены Церкви, можем прожить по старинке, молясь в храме при свечах и, хлеба насущного ради,  обрабатывая свои дачные участки.капитализму. ескому ушел в прошлое, устпив новомукак Какого рода нестроения начинают сотрясать и саму церковную жизнь видно из характера таких протестных движений, как борьбы с ИНН или электронными паспортами. Мы живем в эпоху, когда старые страсти и соблазны облекаются в новейшие формы. При чем эти формы, очевидно, имеющие глобальный характер и влияющие на процессы, происходящие далеко не в одной стране, начинают представлять угрозу и для внутрицерковного единства. Мы не погрешим, если скажем, что Сама Церковь Христова потенциально ведает о истинных путях и методах выхода из того или иного нравственного кризиса. Однако для этого Церковь должна., с одной стороны осуществлять в своей внутренней жизни начала соборности, а с другой – уметь осознаваемую и определяемую Ею истину озвучит и для внешнего мира. 


Если же Церковь в своей словесной деятельности будет оставаться только на уровне внутрихрамовой проповеди, игнорируя новейшие коммуникационные средства, то Ее голос будет не слышен в современном мире. Тем более, как мы уже заметили, в мире, в котором новейшие технологии стремятся использовать себе во благо те, кто особой нравственностью как раз и не отличаются.


    
Правда,  с одной стороны, можно сказать, что не все так плохо. Мнение Церкви все-таки присутствует во многих российских светских СМИ.    Более  чем успешно развивается  православный интернет. Далее, есть несколько успешных  и стилистически современных изданий, имеющих явно миссионерский характер. К примеру, журнал «Фома», «Нескучный сад», «Наследник». Представляется также, что весьма весомыми являются некоторые региональные проекты. К примеру, екатеринбургская студия «Союз» и «Ямал-регион». Однако, при всех достоинствах, большинство из существующих православных информационных проектов прежде всего рассчитаны на уже верующих, являются частными или финансируются по остаточному принципу. Многие из основной массы православных СМИ имеют низкий профессиональный и технический уровень, а их сотрудники получают нищенскую зарплату, ведь в нашей православной среде достаточно широко распространено крайне вредное для профессиональной постановки дела мнение, что православные могут и должны работать «Христа ради» или «за спасибо».  Да, порой, действительно это неизбежно и это осуществимо, особенно – в период становления того или иного проекта, но только не на долговременной профессиональной основе. Из-за низких зарплат, плохого финансирования в редакциях многих православных СМИ большая текучка кадров, что, конечно же, общий профессиональный уровень никак не повышает, но способствует своего рода стагнации непрофессионализма, который становиться одним из первых признаков тех или иных православных программ или изданий. Разумеется, это относиться далеко не ко всем православным информационным проектам, но то, что эти недостатки имеют достаточно широкое распространение, автор этих заметок  знает не только теоретически.


     
Отсюда, в сопоставлении с общемировыми коммуникационными глобальными процессами, общий характер развитие наших церковных СМИ пока еще находится, скорее, на уровне провинциальном, самодеятельном.  Здесь кроется несколько основных причин. Да, как этой уже не банально звучит, но до сей поры сказывается семидесятилетний период  гонений. Результатом этого является 
малая  электронно-техническая база  православных СМИ, отсутствие  профессиональных  кадров, журналистских и технических школ , а также, может быть, самое главное — отсутствие единой общецерковной идеи или, точнее, общей воли в формировании собственно православных СМИ. При чем, это воля должна была бы осуществлять себя не только в чисто техническом формировании фундамента православных СМИ и не только в элементарной вероучительной составляющей, но и в ясно выраженной миссионерско-апологетической идеологии. Необходимость формирования этой  идейной основы в том и заключается, что мы живем опять же в окружении стремительно меняющегося не в лучшую сторону неоязыческого мира, который  по отношению к Церкви и вообще христианской нравственности настроен вовсе на положительно, но, скорее,  именно что — воинственно, агрессивно. Очевидно, что пока мы мало стремимся защищать собственную Церковь от нападок извне. На определенном уровне это, конечно, происходит, но уровень этот опять же имеет  локальный характер и включает в себя всего несколько имени, типа диакона Андрея Кураева, который с завидным постоянством отвечает на те или иные выпады против нашей Церкви. Но если диакон Андрей Кураев является чуть ли ни единственным апологетом и защитником  Русской Церкви на внешнем информационно-миссионерском поле, то это, скорее, печальный фактор. Не секрет, что многие традиционные вероисповедания, такие как — иудаизм, ислам — ведут постоянный мониторинг современных СМИ на предмет отбора, анализа и противодействиям тем или иным высказываниям, которые, как они заключают, направлены против их веры. Думается, что православной Церкви такой мониторинг тоже не повредил бы – не для того, конечно, чтобы призывать побивать камнями всех не согласных с православием, но для того, чтобы подвергать анализу тот образ Церкви, который пытаются смоделировать и представить светские СМИ, а в случаях явной клеветы оказывать и определенное информационное противодействие.


    
Кроме того,  важнейшие сегменты информационного поля Православной Церковью просто не заняты. Нет ежедневной общественной православной газеты. И это в стране, где подавляющее большинство населения так или иначе отождествляет себя с православием. Общим местом стали рассуждения о том, насколько слабо представлено православие на федеральных телеканалах. В радиоэфире Церковь также представлена малым числом  радиостанций, при чем в
FM диапазоне постоянное православное вещание вовсе отсутствует. Правда, здесь возникает другая серьезная проблема. Она в следующем.  Если даже мы получим целый телеканал или постоянную FM частоту, то насколько  сегодня Церковь была бы готова осуществлять формирования и обслуживание постоянного эфира на надлежащем профессиональном содержательном и техническом уровне? И это действительно серьезный вопрос, потому что он упирается все в те же элементарные финансовые, кадровые и технические проблемы.


     
Отсюда и задача, которая по сути всерьез еще не решается. Почему бы на общецерковном уровне не вкладывать большие средства в приобретение эфирного времени, в строительство собственных студий видео и звукозаписи, в  освоение современной техники, в подготовку технически грамотных кадров, в обучение собственных менеджеров, в создание собственных профессиональных школ СМИ  — и делать это не по остаточному принципу, но со стратегическим расчетом? Очевидно, что это одна из насущных задач, которой мы почему-то пренебрегаем. Между тем, истиной из серии «Волги, впадающей в Каспий» является то, что для всякого перспективного социально-экономического развития необходимо решать не только тактические задачи, но и стратегические. Никакое общество не будет действительно развитым, если не будет вкладывать средства в науку и образование, развитие которых, часто, не дают немедленных результатов, но без которых в перспективе утрачивается всякий потенциал для нормального развития. Так и в Церкви, если мы сейчас не озаботимся созданием материально-технической базы для миссии в стремительно и не в лучшую сторону меняющемся мире, то завтра, точно, окажемся этнографическим музеем или — религиозной резервацией.  Кроме того,  далеко не секрет, что на информационном поле православных СМИ существуют свои направления, течения и группы, которые пока к определенному согласию почему-то придти не могут. В результате чего, не смотря на давние разговоры о создания «Союза православных журналистов» никакого союза пока, к сожалению, не создано.


    
Может быть, это объясняется еще и тем, что в нашей церковной жизни и в деятельности наших СМИ ощущается серьезный недостаток дерзновения веры. Мы слишком ленивы, рациональны и теплохладны. В нас успешно въелась идея своего рода заведомой приниженности, бесполезности каких-либо внешних усилий, их обреченности на провал. Невольно, но среди православных оказывается распространен типа постоянно рефлектирующей личности, которой свойственна бегство от ответственности как таковой. Нынешний православный ответственности боится и старается перевалить ее на кого-нибудь другого, прежде всего — на священника или священноначалие вообще. К этой рефлектирующей обреченности на бессилие начинает примешиваться еще одна именно что глобальная ультрасовременная мотивация, также успешно внедряющаяся из внешнего мира —
дух коммерции. Этот дух обязывает относиться ко всему, в том числе к тем или иным проектам и планам с заведомым прагматизмом. Будучи Церковью, мы покорно соглашаемся здесь играть и действовать по правилам мира сего.  В качестве примера можно привести весьма характерный диалог, участником которого стал автор этих заметок на одном из заседаний прошедшего фестиваля «Вера и Слово». На вопрос, почему бы Церкви всерьез не заняться строительством собственных мультимедийных  записывающих студий один из организаторов фестиваля ответил, что даже если, к примеру,  в Москве построить такого рода общецерковную студию, то ее мощности вряд ли будут загружены больше, чем на 30-40 %, а значит и строить ее бессмысленно, ведь всякий такого рода проект должен окупаться, приносить прибыль. Однако такого рода мотивация является все-таки несколько странной. Что мешает тем, кто пока  не может творчески загрузить мощности собственной студии, сдавать ее в аренду тем, кто  имеет более или менее достойные проекты?   Кроме того, такого рода подход исключает всякую стратегию, замах на большее, чем рационально просчитанный результат. Но разве мы, в Церкви, имеем дело только с человеческими силами? «Наставник! мы трудились всю ночь, — говорит Христу апостол Петр, — и ничего не поймали, но по слову Твоему закину сеть» (Лук.5:5) — каков был результат апостольского лова рыбы мы знаем из Евангелия.


    
Если бы апостолы во всем полагались только на рациональное прагматичное планирование  своей деятельности, то им только и оставалось бы разойтись по домам и создать некие сектантские кружки, которые уже в следующем поколении выродились бы и прекратили свое существование. Ведь с точки зрения чисто человеческой полтора десятка человек, не имея денег и земных богатств, власти и знатности не могут рассчитывать на успех в деле нравственного переустройства всего мира. Но с апостолами был Сам Бог и они имели дерзновение веры. Возможно же и в нашей жизни  хоть какое-то благодатное дерзновение веры, ее горение, живое веяние Духа Святого в Церкви или это удел только апостольского времени? Или соль нашей веры уже настолько оскудела, что нам только и остается прагматично подсчитывать, на что у нас хватит сил, а за что, лучше, в принципе и не браться, поскольку все равно нашими человеческими силами не осуществимо? При том, что окружающий мир будет все больше превращаться в духовную пустыню. Боюсь, что мы погрешим против истины, если согласимся с тем, что наша Церковь вовсе оскудела благодатной верой. А если это не так, то должны быть естественными для христианина определенное дерзновение и замах на  то большее, которое, может быть, и не осуществимо одними человеческими силами, но возможно с помощью Божией. И вообще из истории известно, что заметных результатов добивался тот, кто дерзал замахиваться на невозможное, а тот, кто пытался оставаться в рамках рационально осуществимого, как правило, не мог и этого малого осуществить.  Неужели создание технической и кадровой базы для дальнейшей миссии Церкви есть настолько сверхчеловеческая задача, что за нее нет никакой возможности взяться? Может быть, для этого нужды исключительно уже святые люди, достигшие бесстрастия. по уровню духовной и аскетической жизни сопоставимые с самими апостолами? Нет, скорее, нужны крепкие профессионалы, имеющие трезвую голову и ясную веру, точнее – христиане, являющиеся в сфере СМИ профессионалами, а так же — все-та же материально технические база и соответствующие учебные заведения.


    
Обычно на это возражают, что таковой базы у Церкви не было и нет, а стоит это дорого. Но у нашей Церкви находятся средства на восстановление монастырей и храмов, на литье колоколов и золочение куполов. Опять же, могут нам возразить, что спонсоры  не готовы, не привыкли жертвовать на электронно-техническую базу, но привыкли жертвовать на стройку, на краску, на паникадила и колокола. Но что мешает проинформировать крупных церковных меценатов о том, что Церковь нуждается не только в крепких храмовых и монастырских стенах, но и в материальном обеспечении ее внешней миссионерской деятельности?

 
   
В заключении мне хочется вспомнить пушкинского «Пророка». Для того, чтобы «обходя моря и земли, глаголом жечь сердца людей» лирическому герою Пушкина, который первоначально сам был «духовной жаждою томим», потребовалось сверхъестественное явление шестикрылого Серафима. Думается, что применительно к Церкви и Ее  миссионерским задачам эта аналогия уместна  только в том смысле, что Церковь Сама должна выступать в роли «шестикрылого Серафима», являя истину тем, кто еще находится в «пустыне мрачной». Церковь по своей сути  есть духовный оазис посреди греховной пустыни и каждого может напоить живой водою веры, поскольку проповедь о Христе Воскресшем свойственна самой Ее богочеловеческой природе. Церковь Христова не есть провинциальное явление, но – вселенское.

 

НУЖЕН ИНСТИТУТ КАТЕХИЗАЦИИ В НАШЕЙ ЦЕРКВИ

 

НУЖЕН  ИНСТИТУТ   КАТЕХИЗАЦИИ  В  НАШЕЙ  ЦЕРКВИ

 

 

По Интернете разошлось письмо маститых московских священников, обращенное к близящемуся Архиерейскому собору  с просьбой обратить внимание и положить предел «ползучей литургической реформации» в нашей Церкви. Я вовсе не собираюсь здесь подвергать критическому разбору данное письмо. Замечу только, что данная опасность «литургической реформации» кажется сильной преувеличенной. Наша обыденная церковная жизнь вовсе не трещит от изобилия миссионерских технологий.

 

Скорее, наоборот – на большинстве приходов нет элементарной катехизации. Да, часто «для галочки» существуют воскресные школы, но это есть преподавание для  детей из уже воцерковленных семей или для взрослых уже пришедших в храм. Да, есть синодальный отдел по катехизации, но это какая-то «вещь в себе» и деятельность этого отдела почти никак не отражается на жизни отдельных приходов. Катехизация для «внешних» в деятельности всей нашей Церкви практически отсутствует. Если бы я в свою очередь писал «письмо к собору», то сделал бы главным пожелание (или требование – как кому угодно) о создании в нашей Церкви легитимного и структурированного института катехизации, призванного действоввать на уровне каждого храма, с привлечением деятельных и образованных мирян. Последнее необходимо потому, что современное священство, как правило, перегружено и, скажем честно, не всегда способно найти желание и силы для серьезной катехизаторской деятельности, а во вторых – потому что таковые миряне в некотором количестве есть. Даже по деятельности православного сегмента «Живого журнала» в Интернете это видено. Правда, для большинства  их энергия и богословская образованность рискует так и остаться на страницах «ЖЖ». Почему бы Церкви всемерно не озаботиться необходимостью более серьезного просвещения собственного народа,  используя уже имеющиеся для этого средства и ресурсы?

«Жатвы много…» (заметки церковного пессимиста)

 

 

Скажу честно, некоторые аспекты современных споров на тему о Церкви лично на меня навевают определенный пессимизм. Как сказал один же из православных завсегдатаев «Живого журнала»: «Что мы делимся, братие, Христос умер за нас…» — но мы именно что делимся, все что-то выясняем, разбиваемся по направлениям и лагерям, предаем анафеме тех, кто как кажется нам, является носителями чуждого нам духа. Да, по слову апостола, надлежит быть и разномыслию, чтобы открылись искусные. Но и разномыслиям  должен быть определенный предел, тогда как — в главном — единство. Современное же церковное или околоцерковное сознание часто не имеет некого стержневого единства, можно сказать — понимания жизни в Церкви как реальной общей судьбы, восприятия Самой Церкви как единой духовной семьи, члены которой могут быть различны по виду и характеру, но в некой истинной глубине всех должен объединять Христос. Есть ли это соборное сознание в современной нашей жизни?  Сильно сомневаюсь… Одни маститые клирики пишут вполне «партийное» письмо, адресованное близящемуся архиерейскому собору, с просьбой положить предел ползучей литургической реформации, которая по их мнению готова разрушить основы всякой церковности, другие, будучи в лагере «церковных диссидентов», мечтают о своего рода революции в современной Церкви, взваливая всю ответственность за недостатки и пороки внутрицерковной жизни  исключительно на фарисействующее духовенство и пресловутую «систему», которая подменяет собой реальную «экклесию». Одни, опять же, склонны почивать на своего рода лаврах, мня себе, что сотни и сотни храмовых и монастырских стен, восстановленных по всей Руси, и золоченых над ними куполов — уже есть восстановление Церкви, —  забывая зачастую о том, что  эти стены важны не сами по себе, но — прежде всего для того, чтобы в них происходило восстановление душ человеческих. Тут же наши  «диссиденты» в противовес фарисейскому самоуспокоению начинают отрицать необходимость самих церковных стен вообще, впадая при этом в старый  реформаторский протестантизм… Ну и так далее и тому подобное.  И во всем этом, действительно, нет единства, потому что во всем этом нет любви.

 

Объединяет только Любовь Христова, это единственное средство к истинному единству, а не псевдоединению. И  если с фарисейской самоуспокоенностью все более или менее понятно (фарисейство в принципе чуждо любви, потому что сам дух любви стремится подменить обычным формализмом), то с тем или иным протестным или революционным движением в Церкви — сложнее,  хотя бы уже по той причине, что сами «диссиденты» любят говорить о любви и любят обличать других  в ее отсутствии. Однако, если ты любишь кого либо обличать в чем либо, это еще не значит, что ты не имеешь того же  порока и сам. И здесь надо сказать просто и честно: всем нам не достает истинной Христовой любви — и это есть наш главный недостаток во всем. И в церковной жизни не в последнюю очередь. И в обличениях ее — также. Я вообще из своего личного опыта церковной жизни вынес такое печальное наблюдение: почему-то большинство своего рода диссидентов, которых мне доводилось знать лично (надеюсь, что не все вообще), были при всем своем обличительном  пафосе напрочь лишены в практическом отношении каких-либо проявлений любви, терпения и вообще жертвенности. Так, к примеру один  знакомый мне батюшка  уж как всегда был патриархией недоволен, уж как тоже за свободу был — и из храма в храм его, правдолюбца, бросали, пока совсем куда-то он не уплыл… Только почему-то попросить его ни о чем было нельзя. Народ, к примеру, когда подходил к нему с просьбой причастить кого болящего, он так таинственным голосом отвечал «А мне причащать нечем…», что он при этом имел ввиду (дароносица общая в алтаре всегда была), осталось тайной нами до конца не разгаданной… Другой священник «правдолюбец-Корчагин»  —  хотя причащать и не отказывался,  — мог такой «правды» прихожанам наговорить, что те потом, схватившись за голову, бежали к отцу-настоятелю, чтобы он услышанные слова им неразумным растолковал… Тоже, можно сказать, если это любовь, то весьма специфическая…

 

      Не знаю, может это случайные проявления, но мне думается, что в этом все же есть своя печальная закономерность.  Потому что от слов  до дела, порой, расстояние не пустяшное… Так же как и многие из тех, кто сейчас преуспел в обличении недостатков церковной жизни на некоторых свободных информационных площадках (типа того же «Живого журнала»), вряд ли являются во всем совершенными в любви (некоторых я просто знаю лично уже не первый год) — и я далеко не уверен, что за их обличительным пафосом стоит реальная святость жизни, всегдашний мир в семьях и способность, помимо говорильни, всегда строить не на песке, а на камне. Последнее вообще требует реальных пота и крови, реальной любви, а не только слов «Как я тебя люблю». Настоящее осуществление любви требует способности к настоящему деланию.  В то время как жатвы-то всегда много. А таковых настоящих делателей сейчас мало вообще. Не только в масштабе Церкви, но и в масштабе всего народа, этноса, общества. Что называется, пассионарная энергия уже на исходе.  Церковь тоже, кстати, в человеческом аспекте своего бытия является частью народа. И священство — его же частью, которая не с неба падает. Народ наш из советского периода вышел в крайне ослабленном состоянии. Не менее ослабленной из этого же периода истории вышла и Сама Церковь, кадры которой пришлось восстанавливать и «набирать» из таких как вот мы, в своем прошлом не имеющих никакого опыта настоящей церковности и настоящей христианской любви. Что же удивительного из того, что реалии нашей церковной жизни изобилуют столь многими немощами…  Другой вопрос, как с этим бороться? «Карфаген должен быть разрушен»? Да, верно, но он должен быть разрушен именно в себе, этот Карфаген не любви, фарисейства и самости. Но это возможно только эволюционным путем, путем выхода настоящих делателей на жатву, путем научению нас самих деланию, а не только словам. И сие вряд ли возможно революционным путем. Потому что революция любви тоже не имеет, хотя часто эксплуатирует соответствующие лозунги. Но все революции разрушительны, они легко разрушают уже имеющееся «до основания, а затем…» — а затем в лучшем случае строят химеры, которые полнотой любви, мягко говоря, тоже не отличаются. Поэтому по отношению к возможности стремительных,  революционных и дающих немедленный результат изменений в Церкви — я крайний пессимист. Не потому что мне милее определенное фарисейство и фанаберия, имеющие место быть в нашей церковной жизни, но потому что расколы и революции приводят к еще худшим результатам. Повторюсь, нам просто нужно нормальное эволюционное развитие (что для этого нужно и какие есть методы – другой разговор).По крайней мере — необходимо научение любви, а не только одна говорильня. Преодоление собственного фарисейства. Убедите меня в обратном…

 

СПИД И ИДЕОЛОГИЯ БОЯЗНИ

 Предыдущий пост о СПИДЕ вызвал серьезную полемику. Такой бурной реакции я, право, не ожидал. Но это все весьма интересно! Естественно, что священнику не имеющему прямого научного образования, лучше не пытаться быть судией в таких достаточно сложных вопросах. Но я и не излагал свою позицию, а лишь — точку зрения участников научной конференции, которая озвучивала данную проблему не в русле общепринятой теории. 

И вот, что показательно. Сторонники общепринятой теории в большинстве своем крайне нетерпимы к инакомыслию. Аргументы, типа «я от возмущения это читать не стал» или «идите тогда лечиться к попу», просто преобладали. Между тем любой нормальный ученый согласится с тем, что многое в самой науке не является абсолютными истинами, но — более или менее общепринятыми теориями. Также и со СПИДОМ — есть общепринятая (но не абсолютно доказанная) теория, есть — не общепринятая, но тоже имеющая право на существование. Общепринятая теория все же обладает правом идеологического диктата и склонна вообще отрицать право на существование другой теории. Также этот идеологический диктат имеет свои конкретные, а не абстрактные свойства. И не только на уровне фармацевтики или производства контрацептивов, но и на дальнейшем — идейном уровне.

 

Одна из этих современных идей, внушаемых народным массам — «аллармизм» — тревога, боязнь, страх перед будущим. Страх перед терроризмом, катастрофами и стихийными бедствиями (почему и современные СМИ так любят показывать эти события), естественно, что и страх перед болезнями. И «вич»-«спид» здесь играет не последнюю роль. Мне думается, что это совершенно очевидно. Страх заболеть, страх заразиться или заразить является определяющим. Мне пришлось однажды исповедововать, причащать, а затем и отпевать парня, умершего от данного синдрома. Родственники явно боялись подойти к нему ближе, чем на два метра. Один из моих оппонентов в данном споре привел пример инфицированной девушки-подростка, которая покончила с собой из-за боязни заразить своего парня. Но, быть может, этого самоубийства и не было бы, если бы не было такой истерии вокруг синдрома иммунодефицита, такого нагнетания страха. На той же конференции приводились случаи (конкретные факты, а не басни!), когда по виду вполне здоровых людей принуждали к тестированию на СПИД, после чего запугивали инфицированностью, вводили в состояние депрессии (от чего человек вполне может и реально заболеть), принуждали к абортам, отказу от супружеской жизни, фактически — разрушали семьи.

 

Мне здесь вновь возразят: «А как же иначе, если человек болен или заражен?» Так в том и «фокус», что далеко не всегда человек бывал именно, что болен, а его инфицированность оказывается именно что спорной в свете той или иной теории происхождения иммунодефицита. Но я здесь не о медицинских тонкостях (пусть разбираются врачи, если им есть нужда разбираться, поскольку, скорее всего, такой нужды нет, ведь проще следовать доминирующей теории), я здесь все о той же идеологии. А идеология эта вполне очевидна и, по существу, является не христианской. Христианину вообще не должно бояться болезни и смерти. Христианин не должен бояться жить. Потому что Христос победил грех и смерть. Нельзя, к примеру, убивать ребенка во чреве только потому, что тебе сказали, что якобы тесты на СПИД дают положительный результат. Почему нельзя? Да потому что вообще нельзя убивать, если, конечно, ты не воин на поле брани. Потому что христианину естественней умереть самому, чем покуситься на жизнь кого-либо, а тем более своего ребенка. Потому что вера во Христа Воскресшего должна быть сильней какого бы то ни было страха — тем более сильней страха смерти или болезни. Но современному человеку это чаще всего не понятно. Поэтому мы боимся — фактическим, боимся жить полнокровно, по христиански. И определенные современные идеологии этому только способствуют.

 

 

 

СПИДА НЕТ?!

 

Весьма и весьма интересную информацию услышал от о.Димитрия (Смирнова). Он тут на днях был в Екатеринбурге на международной конференции по СПИДУ. Оказывается, никакого вируса СПИДА вообще нет, этого самого по себе вируса никто никогда не видел. 

Да, есть синдром иммунодефицита. Последний, по мнению современных ученых-медиков-биологов, может быть спровоцирован в организме человека несколькими причинами, как то: 1) стресс, 2) наркомания, 3) гомосексуализм, 4) иммунизация (прививки), 5) интоксикация (в том числе и внешняя). При том, что наркомания сама по себе разрушительна для иммунной системы, а гомосексуализм оказывается неспредственно таковым, поскольку, по мнению компетентных ученых (не я придумал!), мужское семя, попадая в человеческом организме не в соответствующие места (не предназначенные для зачатия), действует разрушительно на иммунную систему. Вывод такой: синдром приобретенного иммунодефицита существует (и определяется анализами), но это не есть вирус и заразным не является. СПИД как вирус — миф, специально кем-то запущенный в начале 80-х годов прошлого столетия. При чем — очень хорошо придуманный миф! Под этот миф финансируются целые проекты и осуществляется расширение целых прозводств (тех же презервативов, например). С помощью этого мифа осуществляется манипуляция сознанием целых народов и даже — попытки ограничения естественного прироста населения (распадаются семьи, если кто-то вдруг «заболел» «спидом», совершаются аборты у якобы инфициорованных и т.д.и.т.п.) Сам я недавно в своей практике столкнулся с такого рода ситуацией: крестил одну беременную женщину, якобы больную спидом. То есть, здоровье ее не так уж и плохо, но — вроде как врачи признают ее инфицированной. Слава Богу, ребенка родила, крестили и его, но кормить — можно только искусственными смесями, поскольку при прямом контакте с матерью здоровый ребенок якобы может заразиться. В результате ребенок лишен естественного и необходимого для него прямого контакта с матерью. Тоже — фокус. Сверх всего прочего, оказывается, что применение некоторых сильных современных лекарств против спида как раз таки и может спровоцировать сам иммунодефицит(через интоксикацию лекарствами). Не говоря уже о том, что человек, которому говорят о том, что он инфицирован спидом, рискует впасть в серьезную депрессию, которая также и может явиться причиной реального иммунодефицита. В общем, враг не дремлет! И ведь как придумано-то, как срежиссировано….

ПОСВЯЩЕНИЕ ГЕОРГИЮ ИВАНОВУ (к предыдущему «посту»)

 

Страниц, не тронутых распадом,

Все меньше под рукой число,

И смертоносным дышит ядом

Благое прежде ремесло, —


Отрава – ровно как с иголочки,

И плохи наши лекаря,

Стоят рождественские елочки

В сыром тумане января,


Дыша огнями и туманами,

Как остров высится Москва,

И между трезвыми и пьяными

Здесь разница не велика, —


Когда от крови в Дагестане

В полдневный жар земля жирна,

И павших в лебедином стане

В миру забыты имена.

 

«Хорошо» Георгия Иванова

 

«Хорошо» Георгия Иванова.

Поэту Георгию Иванову принадлежит одно программное и очень важное для понимания трагедии, происшедшей с русским народом в двадцатом веке, стихотворение.

Вот эти строки:

Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.

Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.

Хорошо — что никого,
Хорошо — что ничего,
Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.

Написавший эти строк поэт Георгий Иванов явился одним из самых пронзительных лириков первой русской послереволюционной эмиграции. Вполне беззаботный питерский денди до революции — и горько переживающий в эмиграции утрату былой России Иванов как никто другой смог воплотить это осознание простыми стихотворными средствами, что и делает его лирику в особенности поразительной. Так, в выше процитированном стихотворении простым рефреном «Хорошо, что… » показано апокалипсическое разрушение естественной иерархии ценностей. Легко отказавшись от Царя, русский народ следом лишается былого земного отечества – России. А – далее — без Бога — отечества Небесного и подпадает под власть инфернальных сил и абсурдности атеистического бытия, когда вполне логичным оказывается «что никто нам не поможет и не надо помогать», а былые революционные лозунги «Хорошо…» (можно вспомнить и поэму Вл. Маяковского с таким же названием) оборачиваются вовсе не благом, но полным распадом бытийных основ. В этом смысле убийство царской семьи (девяносто лет чему исполняется в этом году), голгофа царственных страстотерпцев стала своего рода «точкой не возврата», когда по причине молчаливого попустительства этому злодеянию (причина эта, конечно, не единственная, но исторически характерная) русский народ на долгие десятилетия оказывается ввергнут в тяжкую смуту, войн, репрессий, коллективизаций — в те бездны, о которых и говорит поэт, что это атеистическое «хорошо» есть то, что «мертвее быть не может и чернее не бывать». Конечно, поэтическое осознание этих горьких истин самими современниками тех событий не могли в тот момент кардинально изменит историческую ситуацию, но как знать, может быть предельная честность в самом поэтическом творчестве таких людей, как Георгий Иванов, их плачь об утраченной отчизне, наряду с духовным подвигом наших новомучеников, послужили возможности нашего покаяния и совершившемуся прославлению Царственных страстотерпцев. Так, Георгию же Иванову принадлежат удивительные в своей простоте и любви к царственным мученикам строки. Помниться, в свое время, еще в восьмидесятые годы прошлого века, когда по общежитию Литинстита по рукам ходила машинописная копия стихов эмигрантского поэта, меня эти стихи поразили своей ясностью и несомненностью веры автора в истинную красоту убиенной царской четы:

Эмалевый крестик в петлице

И серой тужурки сукно…

Какие печальные лица

И как это было давно.

Какие прекрасные лица

И как безнадежно бледны —

Наследник, императрица,

Четыре великих княжны…

(1949)

ПРАЗДНИК

Во времена моего детства вместо Пасхи был День Победы. В этом, действительно, был некоторый параллелизм. Во-первых — весна. Во вторых — Победа. Пасха ведь тоже Победа и победа неизмеримо большая и более важная — над смертью. Только эту победу совершил Христос, но о Христе тогда мы ничего не знали, поэтому был День Победы в Великой Отечественной войне. 
 
   

Думаю, что для многих не воевавших эта война воспринималась вполне мифичесчки: это было нечто гораздо большее, чем просто победа в мировой войне, это была победа света над тьмой, добра над злом, даже, в каком-то смысле — победа жизни над смертью. Детство и юность вообще нуждаются в романтическо-героических примерах, а советское искусство тех времен вполне преуспело в создании героических и монументальных образов, как реальных, так и не вполне реальных. И это, в принципе, естественно, поскольку никакое нормальное общество не может существовать без своих героев. Единственное, что было плохо в этом искусстве, то это атеизм. Согласно советского военно-исторического искусства, умереть за Родину было дело очень хорошим, но, кроме обещанной возможности героической гибели,  почему-то больше ничего не обещалось. «Вот пуля пролетела — и ага!» Хотя нет, избранные (это надо было очень постараться) могли заслужить (часто — посмертно!) некоторые награды, ордена или медали, их именами могли назвать, к примеру, корабли или пионерские дружины. Для особо отличившихся полагались своего рода жития советских святых — книги в их честь или фильмы. И это, пожалуй, все. Никакого тебе Царства Божия, никакого бессмертия, никакой «той любви, если кто положит душу за други своя». И вот еще что интересно: в детстве это казалось чем-то нормальным и даже желанным — умереть героически, пасть смертью храбрых, закрыть собой амбразуру. Советская власть, существуя благодаря милионным жертвам, не просто обесценивала жизнь, но превратила смерть в игру. В играх ведь смерть не настоящая: «Падай, ты убит!» Или как в современных компьютерных играх:  у тебя целый запас жизней или возможность сохранеия игры. И здесь навязываемая былой властью героизация смерти на поле брани все-таки являлась беспардонно лживой. Смерть есть смерть и ее нельзя обскакать на лихом коне, пусть даже это будет конь, на котором принимается Парад Победы. Смерть победил Христос, а не «товарищ Жуков». Советская же власть, настойчиво героизируя всеми возможными средствам образы смерти (за нее же, родную, осуществляемой), преуспела в своего роде идеологической некрофилии. Последнее вообще являлось свойством этой власти, как и коммунистической системы в целом. Разве до сей поры имеющая место быть непогребенная мумия вождя на Красной площади не есть тому свидетельство?

А тогда, в детстве, День Победы был теплым весенним праздником. Это и «Освобождение» по телевизору, где в одной из серий нашему танкисту, любующемуся в немецком зоопарке живыми обезьянами, простреливают голову, а он еще успевает сказать «Зачем, они?»; это и толпы народа на набережной городского пруда, нежная зеленая листва, запах цветов, огни салюта, множество ветеранов, живых свидетелей того, что Победа действительно была, ветеранов — одетых празднично и с наградами.

Позже пришла другая правда. До сих пор, впрочем, не проясненная. И о начале войны. И о наших потерях. И о наших военнопленных. Позже были изданы таки книги, как «Прокляты и убиты» Астафьева — роман, чуждый всякой романтизации войны. Начался обратный процесс — дегероизация нашей Победы. И в этом, конечно, есть уже своя неправда. Победа эта все-равно великая, только не потому что наш народ защищал власть коммунистическую, а потому что должен был победить — фашисткую. От этой аксиомы дискутирующим ныне (относительно нашей Победы) сторонам никуда не деться. Да и как известно, началась эта война в воскресный день всех русских святых (вряд ли Гитлер заглядывал в православный богослужебный календарь), а закончилась — в пасхальные дни сорок пятого года…

Вот только жаль все-таки тот прошлый советский День Победы: насколько он мог быть более велик, если бы это была не просто «радость со слезами на глазах», но и радость о Христе Воскресшем… 

*     *     *

ПРАЗДНИК  

Открытка в праздничном конверте

Плывет в пороховом тумане,

И жизнь равноценна смерти,

Когда на боевом параде

Вплывают в дом твой эти лики —

В наградах время хорошеет —

Кто — подо Ржевом, кто — безрукий,

И упрекнуть их кто посмеет?

Нальют еще им много водки,

Дешевого отломят хлеба,

На целый век, на эти сутки

Огнями разукрасят небо.

Салют в душе твоей пылает,

Кружась, плывет огонь ракеты,

Горячей пули не хватает —

Чтоб на виду у всей планеты…

Чтоб истину нарыли танки —

И правдой выли самолеты…

Плывут сюда и их останки,

Но нет пока для них работы…

Мороженное быстро тает

И тает за Кремлем зарница,

И жизни смерти не хватает,

Чтоб и в радости иной открыться…

ХИМЕРЫ… (2)

   Уже не первый год в наших храмах существует традиция совершать в Светлую Субботу после Литургии крестный ход из храма свят. Митрофана в Благовещенский в Петровском парке,  где и встречаются два крестных хода. Сегодня тоже шли, пели, кропили все святой водой, приветствовали всех встречных-поперечных возгласом «Христос воскресе»  (нужно видеть реакцию посторонних людей, она далеко не всегда бывает радостной). Впрочем, все как обычно: такого рода крестный ход — еще одно свидетельство перед внешним миром о нашей вере во Христа воскресшего. Мир же, однако, предъявляет нам свои свидетельства. Где-то через час после крестного хода сижу за компьютером в своей «келье», как слышу на улице какие-то хлопки. «Ну, —  думаю, — петарды…» Но  оказалось, что это были выстрелы: буквально через дорогу от храма, во дворе соседнего дома какие-то (употребим привычное нерусское слово) киллеры расстреливали  свою жертву,  догоняя и давя ее автомобилем… А мы —  за час до стрельбы — там прошли пасхальным крестным ходом и даже святой водой кропили…  В общем — Кафка, что называется, отдыхает… Все, в общем, у нас соседствует. Можно, наверное, об этом было и не писать, но уж  больно меня это территориальное и временное соседство одного с другим поразило. И Пасха, и храм рядом, и наш уже привычный российcкий вестерн…