«На Севере грань (в природе) между временным и вечным как бы стирается или (может быть) временное, за смирение свое, становится вечным»
(Сергей Фудель. Письма).
«На Севере грань (в природе) между временным и вечным как бы стирается или (может быть) временное, за смирение свое, становится вечным»
(Сергей Фудель. Письма).
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
«…временное, за смирение свое, становится вечным».
Вообще (мы уже говорили) он был поэт, и даже те немногие стихи, которых он позднее стеснялся, — прекрасны. Когда я читаю «Будет время и я замолчу…», где в конце автор распахивает окно, мне почему-то запах снега и елок слышится….
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
Можно сказать, что Фуделя в наши дни крайне не хватает и нет его среди наших современников. Это, словно бы дух истинного исповедничества уже на последнем (применительно к нашему времени) издыхании.
***
Этот век навсегда погубил
Чистоту заповедную слов,
“То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев».
Этот век навсегда разделил
Позвонков клеевидную связь,
Мандельштама юродивый пыл,
Пастернака чернильную вязь.
И не колокол в темной ночи
Созывает достойных на брань,
И не воск догоревшей свечи
Оплывает в застывшую рань.
Вновь на бледном коне Государь
В предрассветном грядет серебре,
И снегами исходит январь,
Словно март на московском дворе.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
И как это я не догадалась сразу. что Вы пишете. Почитала Ваш цикл — здорово владеете аллюзиями. Это уже кодовый язык, по этим контрапунктам узнаешь человека.
Раз уж возник такой поэтический диалог, приведу свое ст-е Мандельштаму, отчасти аллюзорное:
* * *
Притихшая от срама слава,
в тиши звенящая тщета –
безжалостная пуля слова
сквозь ветер в черепе шута.
Встревожен улей пуль жужжащих
осечкой пасечника «Ш-ша!»…
Да, жизнь – одно из подлежащих,
какими ранена душа.
Душа, ты – схимница, а тело –
святая ветошь, горний прах.
Да, жизнь летела оголтело
на всех парах.
Остановил ее прохожий,
нашел предлог,
над кандалами из прихожей
повис на ниточке звонок…
О чем поет приморский щеголь?
Молчит щегол.
Да, жизнь была розовощекой,
была – глагол.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«какими ранена душа»
ПАМЯТНИК
«Где-то в поле возле Магадана»
Н.Заболоцкий.
Перепревшей ваты телогрейки,
Перенедокуренной махры —
Сколько же отваги в человеке
Там, где ямы, там, где эти рвы,
Сваи, арматура, дым клубится.
Да гудок не замолкает вдруг —
То великого кого-то, мнится,
В путь последний этот волокут…
Мне тогда твердил нетрезвый сторож,
Хвастаясь обрубленной ногой,
Что из детства помнит только морок
Полосы своей прифронтовой.
Потому светлы так наши беды,
Неизбывна древняя печаль
Праздника священного победы,
Где живых и павших равно жаль.
Там святых уже не бьет охрана,
Там давно на пенсии конвой,
Но — для Византии — слишком рано,
А от Рима первого — уволь…
Спирт уже не греет в мятой кружке,
Правда эта слишком холодна,
Маршалу и старой побирушке
Вся земля могильная одна…
И на свете нет обширней ямы,
Обелисков плоть не сочтена,
Где бы те же звезды Магадана
Не сияли с ледяного дна.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
«на свете нет обширней ямы»
Варлам Шаламов
* * *
Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла – хотя бы раз в столетье.
А мы – мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.
Это и к Вашему последнему посту, нет сил вообще разбираться в этом, но почему-то очень плохое предчувствие…
Это я об о. Андрее. Надо просто молиться, он, наверное, очень одинок.
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Хорошая картина © Только железной дороги не хватает, причем желательно с тепловозом и еще лучше с ТЭ3/2 🙂
Но дом не северный на мой взгляд, а- среднерусская полоса. Пенза, Тамбов, Ульяновск… кстати дома в тверской обл отличаются от пензенских 🙂
Фотография пленочная? 🙂
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Пленочная. Ивановская область. Ну, вообще у нас в целом Север, не юг же.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.
Да, очень верно.