Что такое постмодернизм, до конца толком никто не знает,
Однако это понятие весьма в ходу – и мнится мне, что постмодернизм
это такая своего рода культурная помойка или шизофрения,
утрата цельности и целостности, разодранность сознания, мозаичность восприятия.
Не даром, у святых отцов говорится, что, кто сохранил целомудрие, тот все сохранил.
И речь здесь, скорее, не о внешнем сохранении нетронутого статуса,
но о самой возможности целостного восприятия мира и себя как личности в этом мире.
Находящийся же внутри этого самого постмодернистского восприятия
целомудрие считает аномалией или анахронизмом,
которые якобы невозможно применить к жизненным реалиям этого мира.
Постмодернист считает, что к этим реалиям применим только соответствующий инструментарий
из современного понятийного и мотивационного арсенала.
И если на лицо болезнь и распад, то обустроиться среди этих сомнительных констант можно,
только всецело приняв их за истинные качества бытия.
Типичный писатель-постмодернист, к примеру, тот же Владимир Сорокин.
Поскольку высшей декларируемой ценностью для постмодернизма является свобода,
то такой "творец" и стилистически, и идейно старается быть максимально свободным.
Для постмодерна нет запретных или недозволенных тем.
Скажем, если в мире существуют фекалии и их много,
то это вполне достойный материал для построения целой фекальной вселенной.
При этом тот же Сорокин считает себя верующим человеком,
что не так уж удивительно, потому что у постмодерниста это все благополучно сочетается.
Мало того, постмодернизм не удовлетворяется настоящим или фантастическим будущим,
он готов забираться в прошлое,
чтобы с его помощью пытаться решить проблемы мучительного настоящего.
В этом смысле "Андрей Рублев" гениального Андрея Тарковского —
выдающийся постмодернистский фильм, где режиссер на материале средневековой Руси
решает проблемы разорванного сознания человека второй половины ХХ-го столетия.
К реальному преп. Андрею Рублеву, конечно, Рублев Тарковского отношения не имеет,
но фильм хорош уже тем, что указывает на то, что цельность — возможна,
что она могла и может быть там – в христианском мировидении как таковом.
Да, быть христианином в эпоху постмодерна — задача со своими специфическими трудностями –
уже хотя бы потому, что сохранение целомудрия среди дурновкусия
требует определенных и немалых усилий.
Постмодернизм же вообще не видит необходимости
в такого рода усилиях, в целомудрии как таковом.
Поэтому у постмодернизма к Церкви крайне серьезные претензии.
Церковь, с точки постмодернизма, слишком консервативный институт,
в основных своих установках оставшийся в далеком прошлом
и поэтому не способный удовлетворить основные требования и запросы человека.
Но на самом деле Церковь, как Экклесия, всегда пребывает в евангельском настоящем.
Изощренный постмодернизм любит копаться в многочисленной шелухе,
отпавшей с тела Церкви и воздыхать, где, она, истинная-то Церковь,
мол, нет уже праведника, нет ни единого.
Многие из этой церковной шелухи создали себе небольшие культурные ниши,
зорко наблюдая из них, не вспорхнет ли по соседству очередная достойная критики цель.
Но быть на самом деле в Церкви и быть Церковью это, в отличие от постмодерна,
именно что обрести, иметь целостность во Христе.
«Истина сделает вас свободными», тогда как все тот же постмодернизм,
скорее, на свободу покушается, а не защищает ее,
потому как полагает, что духовной свободы и быть не может,
а есть только греховное подобие ее, мозаика и профанные предметы.
Естественно, что между направление искусства, именуемом постмодернизмом
и тем, о чем здесь речь, можно усмотреть ту или иную разницу,
но и в этом случае сие, скорее, феномен нравственного и культурного восприятия,
который в почти любом контексте вполне удобно заклеймить таковым умным словом.
Но все же истинный постмодернизм — хуже,
потому что он рад в идеале сочетать несочетаемое:
Бога и мамону, небо и бездны преисподней — и вообще пришить свиньям крылья.
Можно сказать и так: вершина, точнее — наибольшая глубина постмодерна
это Содом и Гоморра.
Однако это понятие весьма в ходу – и мнится мне, что постмодернизм
это такая своего рода культурная помойка или шизофрения,
утрата цельности и целостности, разодранность сознания, мозаичность восприятия.
Не даром, у святых отцов говорится, что, кто сохранил целомудрие, тот все сохранил.
И речь здесь, скорее, не о внешнем сохранении нетронутого статуса,
но о самой возможности целостного восприятия мира и себя как личности в этом мире.
Находящийся же внутри этого самого постмодернистского восприятия
целомудрие считает аномалией или анахронизмом,
которые якобы невозможно применить к жизненным реалиям этого мира.
Постмодернист считает, что к этим реалиям применим только соответствующий инструментарий
из современного понятийного и мотивационного арсенала.
И если на лицо болезнь и распад, то обустроиться среди этих сомнительных констант можно,
только всецело приняв их за истинные качества бытия.
Типичный писатель-постмодернист, к примеру, тот же Владимир Сорокин.
Поскольку высшей декларируемой ценностью для постмодернизма является свобода,
то такой "творец" и стилистически, и идейно старается быть максимально свободным.
Для постмодерна нет запретных или недозволенных тем.
Скажем, если в мире существуют фекалии и их много,
то это вполне достойный материал для построения целой фекальной вселенной.
При этом тот же Сорокин считает себя верующим человеком,
что не так уж удивительно, потому что у постмодерниста это все благополучно сочетается.
Мало того, постмодернизм не удовлетворяется настоящим или фантастическим будущим,
он готов забираться в прошлое,
чтобы с его помощью пытаться решить проблемы мучительного настоящего.
В этом смысле "Андрей Рублев" гениального Андрея Тарковского —
выдающийся постмодернистский фильм, где режиссер на материале средневековой Руси
решает проблемы разорванного сознания человека второй половины ХХ-го столетия.
К реальному преп. Андрею Рублеву, конечно, Рублев Тарковского отношения не имеет,
но фильм хорош уже тем, что указывает на то, что цельность — возможна,
что она могла и может быть там – в христианском мировидении как таковом.
Да, быть христианином в эпоху постмодерна — задача со своими специфическими трудностями –
уже хотя бы потому, что сохранение целомудрия среди дурновкусия
требует определенных и немалых усилий.
Постмодернизм же вообще не видит необходимости
в такого рода усилиях, в целомудрии как таковом.
Поэтому у постмодернизма к Церкви крайне серьезные претензии.
Церковь, с точки постмодернизма, слишком консервативный институт,
в основных своих установках оставшийся в далеком прошлом
и поэтому не способный удовлетворить основные требования и запросы человека.
Но на самом деле Церковь, как Экклесия, всегда пребывает в евангельском настоящем.
Изощренный постмодернизм любит копаться в многочисленной шелухе,
отпавшей с тела Церкви и воздыхать, где, она, истинная-то Церковь,
мол, нет уже праведника, нет ни единого.
Многие из этой церковной шелухи создали себе небольшие культурные ниши,
зорко наблюдая из них, не вспорхнет ли по соседству очередная достойная критики цель.
Но быть на самом деле в Церкви и быть Церковью это, в отличие от постмодерна,
именно что обрести, иметь целостность во Христе.
«Истина сделает вас свободными», тогда как все тот же постмодернизм,
скорее, на свободу покушается, а не защищает ее,
потому как полагает, что духовной свободы и быть не может,
а есть только греховное подобие ее, мозаика и профанные предметы.
Естественно, что между направление искусства, именуемом постмодернизмом
и тем, о чем здесь речь, можно усмотреть ту или иную разницу,
но и в этом случае сие, скорее, феномен нравственного и культурного восприятия,
который в почти любом контексте вполне удобно заклеймить таковым умным словом.
Но все же истинный постмодернизм — хуже,
потому что он рад в идеале сочетать несочетаемое:
Бога и мамону, небо и бездны преисподней — и вообще пришить свиньям крылья.
Можно сказать и так: вершина, точнее — наибольшая глубина постмодерна
это Содом и Гоморра.