7
благодати. Но для читателя стихов эта разница бросается в глаза – иногда на
протяжении одного стихотворения:
Пребудет смысл обретённый
Молитвы, подвига, труда,
Как в детстве, в том саду огромном,
При возвращении туда
Всяк образ обретёт звучанье
Сознаньем жертвенной любви,
И ни одной черты случайной
Во светлом лике Судии.
Первые три строчки говорят голосом Спиридонова (заметим, что для
попадания в размер он предлагает произносить «смысъл»), три следующие (мы
выделили их курсивом) – общее место церковной доктрины. Больше того, сад
детства, всегда «огромный», таинственный, пленительный, оно превращает в
утраченный Эдем из катехизиса, символический. После этого стихотворение как
будто опоминается и сходит с протоптанного пути привычного богословия,
возвращаясь к прозрачной неожиданности и свежести мысли. К ненарочитости –
одному из главных достоинств спиридоновских стихов.
Потому что чем ещё, кроме ненарочитости, обеспечивается многослойность
его строк, многоплановость возникающих за ними измерений? «Большая белая
дорога / Среди замёрзших тополей, / У незнакомого порога / Не повстречали мы
людей...» В чём же причина безлюдья? В поглощении «серых шинелей» белизной;
смертной сенью – тех, кто их надел; саваном, который она на них набрасывает?
Прямая логика предлагает такое объяснение. Но одновременно
большая белая
дорога
превращается в бумажную страницу, и по ней россыпями буковок бредём
такие маленькие мы
, что метелям нашей истории ничего не стоит нас сдуть.
Какой фиты, какой же йоты
Не доставало вам в России
Из золота и позолоты,
О достославные витии?
Анатолий НАЙМАН
