Был тут на записи очередного малаховского «Пусть говорят». Тема была животрепещущая: суррогатное материнство. Основной сюжет: одна женщина из провинции при живом муже и двоих собственных детях решила заработать на квартиру (живут у матери, денег в обрез). Но в Москве полуподпольные деятели ее кинули: она оказалась в числе трех «носителей», а заказчики забрали только двух детей. В общем, ребенок родился и теперь – неизвестно чей. Муж этой бедной женщины, естественно, его своим не считает, с жильем дело не поправилось, одно для ребенка хорошо – сама суррогатная мама бросать его не собирается и, в общем, даже любит. Если, конечно, биологические родители его, проплатив, не заберут… Тут я уже мог бы сказать, что весь мир сошел с ума, но это оказалось еще не все. В конце передачи появляется некая решительная такая дама, которая рассказывает свою историю. Не так давно у нее от рака умер взрослый неженатый бездетный сын. Еще до химиотерапия она устроила так, что свои семенные клетки он сдал в соответствующий «банк». Когда сын все же скончался, она нашла кандидаток в биологическую и суррогатную мать, с помощью которых родила (ли) внука. Говорит, что возьмет биологическую маму в крестные. Себя она считает верующим человеком и, также, говорит, что все ее действия угодны Богу, дабы ее сын не лишился продолжения рода. На мой вопрос, как она своему внуку, когда он подрастет, объяснит, кто его родители, кто его мама, бабушка ответила, что скрывать не будет – скажет как все есть… Вообще эта мысль, что главное в жизни — продолжения рода — звучала на передаче неким рефреном. Ну, я понимаю, в том же Израиле, например (там, кстати, суррогатное материнство запрещено как коммерческое мероприятие, то есть – на этом не заработаешь), вопрос рода имеет прямо религиозный характер, но у нас-то, согласно какой мотивации, суррогатное материнство становится одной из главных задач общества? Ну, если, конечно, не говорить о коммерческой составляющей…

Оно, конечно, верно, что лучше христианству было обходиться одной чистой духовностью и не лезть в дела государств и культур, но вот только как быть с равноапостольным Константином Великим, который дал столько земных преференций Церкви? И это не было ошибкой с его стороны, потому что иначе Церковь вряд ли бы уцелела в этой земной истории, в том числе и в связи с грядущими после Константина событиями — нашествием варваров, переселением народов, падением Рима. Мало того, когда пали административные институты Рима, Церковь фактически заместила их, иначе Европа могла вообще не уцелеть. И вообще христианство это — риск, а не некая заведомая духовная стерильность. В истории, как правило, побеждает тот, кто замахивается на невозможное или — почти невозможное. И христианство, порой, на это невозможное очень даже замахивалось (устроение святости не только в отдельном человеке, но и в целых – обществах, типа – «Святая Русь). Казалось бы, да, зачем это все земное, когда уже есть — Царство Небесное? А история, тем не менее, длится и после Воскресения Христова уже две тысячи лет, хотя апостолы думали, что Христос придет второй раз «с силою и славою великой» еще при их земной жизни. 

 Автор: Андрей Нитченко.  Стихи читает Денис Коночкин.

 Из архива нашей радиопрограммы "Благовещение". Автор — Виталий Яровой. Это его постоянная авторская рубрика.

 Друзья! Не подскажите, какой русскоязычный сайт сейчас хорош для загрузки звуковых файлов с последующим их воспроизводством здесь, в ЖЖ?

Кстати, ну и вой все же поднялся (в том же ЖЖ) вокруг закона о возвращении награбленного Церкви. Вполне закономерный, конечно, вой. Особенного многим слабонервным не понравилась проповедь Патриарха на эту тему. Он, мол, проговорился, он не улыбался, был жестким… А что? Политкорректности не хватило его образу? А ведь и впрямь не хватило! Точнее, в этот раз ее там и не было. И хорошо и Слава Богу! Да, прямо сказано: Церкви нужно это имущество, эти храмовые здания и т.д. И вовсе не для того, чтобы стричь купюры для собственной корысти. Нет, я конечно, понимаю, что иуды найдутся и в этом случае, но они были всегда. О-о, я согласен с тем, что в каком-то смысле, в духовном, да, в самом наидуховнейшем смысле лучше быть бедным и нищим христианином. В особенности бедным — где-нибудь, скажем, в гетто, где это самое нищее и демонстративно бескорыстное христианство никому не мешает — и вообще всем нравится, и его там даже гладят по головке, говоря, а вот это то самое христианство, каким оно должно быть, как совокупность личных убеждений и без всяких претензий на внешнее влияние. Увы, пока это еще невозможно! Христианство еще не вполне одомашнилось, христианство еще пытается претендовать на некую миссию. И, увы, господа, для этого в современном мире нужны средства, нужен базис. Хотя бы на то, чтобы использовать те же электронные СМИ, чтобы учиться ими пользоваться, чтобы покупать время в светских СМИ, чтобы обучать свои профессиональные кадры. Да! Церкви для этого имущества и средства не помешают. Патриарх сказал об этом прямо. Кому-то показалось, что излишне жестко? Возможно… Но лучше так, чем благочестивые сопли, к которым многие уже давно привыкли.

 
Многие в недоумении: как можно резать овец посреди Москвы? А что такое удивительного? Это есть практическое применение одной из традиционных религий – ислама. При чем, фактически, это воспоминание одного из общих для нас еще ветхозаветных событий – принесение Авраамом, вместо Исаака, в жертву – овцы, агнца:
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D1%83%D1%80%D0%B1%D0%B0%D0%BD-%D0%B1%D0%B0%D0%B9%D1%80%D0%B0%D0%BC – так ведь и сказано, обратите внимание: «Праздник символизирует милосердие, величество Бога и то, что вера — лучшая жертва».
Скажите, не эстетично? Ну, извините! Ислам – совершенно конкретный (как кто-то заметил) рецидив Ветхого Завета в новозаветную эпоху. Ислам куда проще и понятней для массового сознания простых людей, чем христианство. В этом его конкретная и впечатляющая сила. А что до эстетики, то ветхозаветный обиход вообще груб и кровав, тут уж ничего не поделаешь.
Кстати, тот же иудаизм. Ведь современный иудаизм это, фактически, раввинистический иудаизм. Не храмовый. Пока еще не храмовый. Вот когда вновь будет храмовый – тогда кровь жертвенных животных будет литься там рекой – и эстетика будет там тоже вполне ветхозаветной…
Так вам не нравится такой своего рода «сухой остаток» (точнее, наверное, мокрый от крови) традиционных религий? Ничего – привыкайте! Потому что, если вам же не нравится христианство, где в «сухом остатке» мы найдем Евхаристию – «бескровную жертву», — то других альтернатив традициям просто нет.
В этом смысле мне ислам даже симпатичен – своей простой твердой верой, которая чужда чистоплюйства и разной там политкорректности.

"Я спрашиваю себя (и делаю это после каждого Собора): в чем незаменимость, я бы даже сказал – необходимость епископов? Почему, будучи почти всегда просто вредными на уровне "текущих дел", они нужны и полезны на каком-то другом, неизмеримо более глубоком уровне, который один, в сущности, важен, делает Церковь Церковью? Я знаю, всегда знаю, что это именно так, но как "выразить" это знание?
Когда думал об этом сегодня, идя домой со станции, вдруг в сознании явственно прозвучали слова: "на недвижимом камени". Епископы – "недвижимый камень" в двух возможных смыслах этого выражения. В отрицательном: именно камень – мертвого авторитета, страха, самоуверенности и т.д., и отсюда, как я говорю, – вред их на уровне повседневных "дел". Но и в положительном. Вот вчера они временно забраковали кандидатуру во епископы о.Б.Г., при том одной из причин, как мне говорили, было то, что он "инноватор"1 . Сначала меня это взбесило: что, мол, де было бы с нашей Церковью без нашего "инноваторства", то есть, по-нашему, – возвращения к подлинному Преданию и т.д. А потом, поостыв, подумал: так, да не так. Пускай они туги на принятие хорошего , но зато и плохого "инноваторства" не пропустят. Хорошее, если оно подлинно, церковно, истинно, – все-таки рано или поздно пробьется, процветет даже и сквозь епископскую обструкцию (укорененную, главным образом, в чеховском "как бы чего не вышло…"). А плохое будет задержано. И еще: чтобы процвело хорошее, достаточно иногда одного "хорошего" епископа; чтобы задержать плохое – нужны они все, нужны как именно камень . Епископы по самой своей функции – носители в Церкви консерватизма в самом глубоком смысле этого понятия, веры в то, что на глубине Церковь не меняется, ибо она сама есть "не движимый камень". Но так как в Церкви, больше, чем где-либо, "веет Дух", но и "духи", этот консерватизм абсолютно необходим, хотя он неизбежно и все время вырождается в консерватизм тупой. С епископами в Церкви почти всегда трудно, мучительно, но в лучшие минуты знаешь, что в Церкви должно быть "трудно", что "многими скорбями…". И потому, проведя с этим "трудно" и "мучительно" всю жизнь, я, несмотря на все, верю в епископство той же верой, которой, несмотря ни на что, верю в Церковь" (Дневники).
Шмеман, что ни говори, здесь прав  уже хотя бы потому, что в любой жизнеспособной системе должно присутствовать консервативное начало, иначе безудержные революционные элементы не оставят камня на камне в поисках абсолютной свободы, которая в конечном счете своим плодом будет иметь некое разряженное космическое пространство, где никто никому никогда ни в чем не мешает.

Надежда, как говорится, умирает последней. Человеку свойственно надеяться на лучшее, даже если он, человек, находится в почти безнадежной ситуации или состоянии. Больной может иметь надежду на исцеление, нищий – на прибавку к пенсии… (но это так, к слову). На самом деле, феномен надежды в самосознании человека гораздо глубже и тоньше, чем какая-либо социальная мотивация. Наверное, благодаря тому, что надежда это свойство, данное человеку Богом. Действительно, без надежды нет христианства, да и вообще какого-либо устроения человеческого общежития. Вот, что, к примеру, говорит о надежде свят. Григорий Богослов: «Всякому правому намерению пусть предшествует надежда. Она помогает иногда и в худом; и потому не справедливо ли, чтобы еще более содействовала в добре? Несносно для меня, что преодолеваюсь злым».
То есть, что интересно, надежда не отнимается от человека, даже если он поступает худо (ну, таково свойство человеческой природы — порой, поступать худо и не терять при этом надежды ), тем более нельзя терять надежды, если имеешь благие намерения. Правда, иногда человек может дойти до состояния, когда надежда кажется самообманом. Даже, можно сказать, что в противоположность иной розовой "попсе" это оказывается вполне логичным мироощущением:

Наверное, это даже такой честный цинизм. Но все же это – не по правде Божией. Потому что для христианина  в принципе не должно быть безнадежных состояний…